История леса в Центральной Европе - History of the forest in Central Europe. Оценка состояния лесов европы Россия на фоне остальной Европы

Из книги Жака Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада»:

Когда юный Тристан, сбежавший от норвежских купцов-пиратов, высадился на побережье Корнуолла, «он поднялся с великим усилием на утес и увидел перед собой пустынную песчаную долину, за которой простирался бесконечный лес». Но вот из этого леса внезапно появилась группа охотников, и юноша присоединился к ней. «Тогда они пустились, беседуя, в путь, пока не достигли наконец роскошного замка. Его окружали нуга, фруктовые сады, рыбные садки, тони и пашни».

Страна короля Марка - вовсе не легендарная земля, созданная воображением трувера. Это физическая реальность средневекового Запада. Огромный покров лесов и ланд с разбросанными по нему возделанными плодородными прогалинами - таков внешний облик христианского мира. Он подобен негативному отпечатку мусульманского Востока - мира оазисов посреди пустынь. Там, на Востоке, лес - редкость, здесь он в изобилии; деревья там - признак цивилизации, здесь - варварства. Религия, рожденная на Востоке под кровом пальм, расцвела на Запале в ущерб прибежищу языческих духов - деревьям, которые безжалостно вырубались монахами, святыми и миссионерами. Любой прогресс на средневековом Западе был расчисткой, борьбой и победой над зарослями, кустарниками и, если нужно было и если техническое оснащение и храбрость это позволяли, над строевым, девственным лесом - «дремучей чащей» Персеваля, selva oscura Данте. Но реальное сосредоточение бьющейся жизни - это совокупность более или менее обширных прогалин, экономических, социальных и культурных ячеек цивилизации.

Четыре времени года, Le Secret des secrets, 15 в.

Долгое время средневековый Запад оставался скоплением поместий, замков и городов, возникших среди невозделанных и пустынных пространств. Лес, впрочем, и был тогда пустыней. Туда удалялись вольные или невольные адепты бегства от мира (fuga mundi): отшельники, любовники, странствующие рыцари, разбойники, люди вне закона. Это св. Бруно и его спутники в «пустыне» Гранд-Шартрез или св. Молем и его ученики в «пустыне» Сито, Тристан и Изольда в лесу Моруа («Мы вернемся в лес, который прикроет и защитит нас. Идем, милая Изольда!... Они идут через высокие травы и вереск, и вот уже деревья смыкают над ними свои ветви, и они скрываются за густой листвой») или предтеча, а может быть, и модель Робина Гуда, искатель приключений Эсташ Монах, который укрылся в начале ХIII в. в лесу Булонэ. Мир убежища, лес имел и свои привлекательные черты. Для рыцаря это был мир охоты и приключений. Персеваль открыл там «красивейшие вещи, какие только могут быть», а некий сеньор советует Окассену, заболевшему из-за любви к Николет: «Садитесь на коня и поезжайте в лес. Вы там развеете свою печаль, увидите травы и цветы, услышите, как поют птицы. И, может статься, вы услышите там заветные слова, от которых вам станет легче на душе».

Для крестьян и вообще мелкого трудового люда лес был источником дохода. Туда выгоняли пастись стада, там набирали осенью жир свиньи - главное богатство бедного крестьянина, который после «откорма на желудях» забивал свою свинью, и это сулило ему на зиму если не обильную пищу, то средство к существованию. Там рубили лес, столь необходимый для экономики, долгое время испытывавшей нужду в камне, железе и каменном угле. Дома, орудия труда, очаги, печи, кузнечные горны существовали и действовали только благодаря, дереву и древесному углю. В лесу собирали дикорастущие плоды, которые были основным подспорьем в примитивном рационе сельского жителя, а во время голода давали ему шанс выжить. Там же заготовляли дубовую кору для дубления кож, золу кустарников для отбеливания или окраски тканей, но особенно - смолистые вещества для факелов и свечей, а также мед диких пчел. столь желанный для мира, который долгое время был лишен сахара. В начале XII в. обосновавшийся в Польше французский хронист Галл Аноним, описывая достоинства этой страны, называет сразу же после целебного воздуха и плодородия почвы обилие богатых медом лесов. Пастухи, дровосеки, углежоги («лесной разбойник» Эсташ Монах, обрядившись в углежога. совершил один из самых удачных своих грабежей), сборщики меда - весь этот мелкий люд жил лесом и снабжал его дарами других. Он также охотно занимался браконьерством, но дичь была прежде всего продуктом заповедной охоты сеньоров. Эти последние, от мельчайших до самых крупных, ревниво оберегали свои права на лесные богатства. Особые служащие сеньоров, «лесные сержанты», повсеместно выслеживали расхитителей-виланов. Сами государи были крупнейшими лесными сеньорами и своих королевствах и энергично стремились оставаться таковыми. Со своей стороны и восставшие английские бароны навязывали в 1215 г. Иоанну Безземельному наряду с Великой хартией вольностей особую Лесную хартию. Когда в 1332 г. Филипп VI Французский распорядился составить перечень прав и владений, из которых он хотел образовать «вдовью долю» королевы Жанны Бургундской, он приказал расписать отдельно «оценку лесов», дававших треть общих доходов этого домена.

Но из леса исходила и угроза - он был средоточием вымышленных или действительных опасностей, тревожным горизонтом средневекового мира. Лес обступал этот мир, изолировал его и душил. Это была главная граница, «ничейная земля» (no man’s land) между сеньориями и странами. Из его страшного «мрака» внезапно появлялись голодные волки, разбойники, рыцари-грабители.

В Силезии в начале XIII в. двое братьев несколько лет удерживали лес Садлно, откуда они периодически выходили, чтобы брать в плен на выкуп бедных крестьян округи, и препятствовали герцогу Генриху Бородатому основать там хотя бы одну деревню. Синод в Сантьяго-де-Компостелле, должен был обнародовать специальный устав, чтобы организовать охоту на волков. Каждую субботу, кроме кануна Пасхи и Троицы, священники, рыцари и не занятые на работах крестьяне были обязаны участвовать в истреблении волков и ставить капканы; отказавшихся подвергали штрафу.

Из этих прожорливых волков воображение средневекового человека, опираясь на фольклорные образы незапамятных времен, легко делало чудовищ. В каком огромном количестве житий святых встречаем мы чудо приручения волка, подобное тому, как св. Франциск Ассизский приручил свирепого зверя Губбио! Из всех этих лесов выходили человековолки, оборотни, в которых средневековая дикость смешивала животное с полуварваром-человеком. Иногда в лесу прятались еще более кровавые чудовища - например провансальский тараск, проклятый св. Мартой. Леса были, таким образом, не только источником реальных страхов, но и универсумом чудесных и пугающих легенд. Это Арденнский лес с его чудовищным вепрем, убежище четырех сыновей Аймона, где св. Губерт превратился из охотника в отшельника, а св. Тибальд Провенский - из рыцаря в отшельника и углежога; лес Броселианд, место чародейств Мерлина и Вивианы; лес Оберон, где Гуон Бордоский поддался чарам карлика; лес Оденвальд, где под ударами Гагена окончил свою трагическую охоту Зигфрид; Манский лес, где печально бродила Берта Большеногая, а позже сойдет с ума несчастный французский король Карл VI.

8. ЛЕС И ВЛАСТЬ В ЕВРОПЕ: ОТ СВЕДЕНИЯ ЛЕСОВ ДО ЭРЫ ЛЕСНЫХ УСТАНОВЛЕНИЙ

Правда ли, что наша культура началась в борьбе с лесом? Вальтер фон дер Фогельвейде при виде вырубленных лесов ощущает груз прожитых лет: «С кем прежде мы играли / теперь и стар, и хвор / мир стал мне незнакомым / и выкорчеван бор» (die minegespilen waren / die sint traege und alt. / bereitet ist das velt , / verhouwen ist der wait ). Выкорчевки лесов Высокого Средневековья считаются если не самыми значимыми, то самыми масштабными изменениями ландшафта в истории Центральной и Западной Европы от оледенения до наших дней. Правда, современные исследования несколько снизили их драматизм: пыльцевой анализ показывает, что сведение лесов Высокого Средневековья было лишь кульминацией и завершением процесса, начавшегося за тысячи лет до этого, с приходом в эти края земледелия. Однако пока преобладало подсечно-огневое земледелие, вырубки в основном вели не к уничтожению леса, а к смене преобладающей породы и широкому распространению бука. Еще в послеантичную эпоху на обширных немецких пространствах шло лесовосстановление, его кульминация относится к VII веку (см. примеч.123). Лишь с полным переходом к подлинной оседлости и многопольной системе земледелие стало постоянным. Большая часть лесов, которые рубили в то время, уже давно были осветлены и освоены под поля древними полубродячими земледельцами.

Ничего особенного здесь нет, подобным образом вели себя земледельцы во всем мире. Однако необычно то, что сведение леса в эпоху своей кульминации обрастает правовыми формами, подлежит управлению и подробной документации. В этом – колоссальный контраст со скудостью источников в большинстве регионов мира! Вырубка леса дает поселенцу свободу, точнее, определенные, по большей части временные свободы от податей. Однако эти свободы предполагают, что на сведение леса необходимо получить разрешение властей, и что лес становится территорией права. Конечно, были и «дикие» вырубки – откуда бы взялся такой лесной кадастр и такой всеохватный контроль, который смог бы их предотвратить? Как всегда, письменные источники содержат далеко не все. Но и исследования поселений указывают, что большая часть деревень, история которых восходит к процессу сведения лесов, закладывалась планомерно, по нескольким определенным моделям. Там, где вырубка лесов была способом распространения власти на дальние леса, в которых имущественные отношения еще оставались неясными, отношения между феодалами доходили «до настоящего соревнования» в корчевании лесов (см. примеч. 124).

Правда ли, что для людей того времени лес был врагом, что с ним нужно было бороться? Такое можно услышать часто. Но не надо представлять все леса той эпохи как девственные чащи. Уже тогда было немало светлых пастбищных лесов, важных и ценных для крестьян как места выпаса и откорма свиней. Уже в Капитулярии Карла Великого 795 года наказ о рубках леса дополняется оговоркой, что леса, «где они необходимы» (ubi silvae debent esse ), запрещается чрезмерно рубить и повреждать.

Далее, видимо, в разъяснение, речь идет об охоте и откорме свиней. Предписание предполагает, что людям известно, где должен сохраняться лес. Действительно, деревни с приречными наделами-гуфами – поселения, возникшие вслед за сведением лесов на юге Нижней Саксонии, – не выходили за пределы плодородных лёссовых почв. Права на рубки леса, которые в Высоком Средневековье французские короли передали монастырям Иль-де-Франс, содержали распоряжения об охраняемых лесах и лесополосах (см. примеч. 125).

Прежде всего лес поставлял дрова. Автор французского лесного регламента 1610 года Сен-Йон считал, что в Средиземноморье с его более теплым климатом лесам не нужно уделять такое внимание, как на Севере, где из-за суровой зимы «древесина – это как бы половина жизни» (см. примеч. 126). Действительно, на Севере древний ужас перед зимними холодами оживал сразу, как только ощущалась нехватка дерева, а радостное потрескивание огня под звуки воющей снаружи метели символизировало домашний уют и благополучие. Ежегодное наступление зимней стужи почти неизбежно порождало менталитет предусмотрительности. С жителями более южных регионов природа обходилась не так сурово. Вероятно, это сыграло не последнюю роль в том, что экологическое сознание с его склонностью к планированию и тревогой о будущем приходит в основном с севера!

Во многих регионах кампания по сведению леса закончилась примерно к 1300 году, во всяком случае до прихода Великой чумы и падения численности населения. Были к тому времени уже исчерпаны все лесные почвы, которые худо-бедно можно было распахать? Вероятно, отчасти да, но Марк Блок полагает, что сверх этого люди поняли – в интересах сохранения собственной жизни им нужно беречь оставшиеся леса. Уже в апогее лесорубной кампании и словно в ответ на нее стали появляться установления по охране леса. Затем пришла чума, и вызванный ею спад демографического давления и активности рубок на целое столетие сделал охрану леса менее актуальной. Процесс обезлюдения, опустения деревень, достигший кульминации в Позднем Средневековье, особенно сильно затронул поселения, основанные в ходе сведения лесов. В горных ландшафтах, таких как Золлинг или Рён, оказались заброшенными до 70 % деревень; о них еще долго напоминали одинокие запустевшие церкви. В Рейнхардсвальде, где сегодня в лесу покоятся остатки 25 деревень, ровные ряды дубов напоминают о том, что когда-то очень давно их здесь аккуратно высадили для создания лесопастбища (см. примеч. 127).

Описывая 1340-е годы, немецкий географ и эколог Ханс-Рудольф Борк отмечал на лёссовых почвах юга Нижней Саксонии «катастрофическую», «просто захватывающую дух» эрозию, какой не было со времен оледенения. Ее непосредственную причину он усматривает в экстремально дождливом сезоне 1342 года. Однако можно исходить из того, что условия для «катастрофы» были созданы вырубками леса на крутых горных склонах. После этого установился относительный покой, длившийся более 400 лет, вплоть до эпохи аграрных реформ. Вероятно, пастбищное хозяйство, которое в процессе опустошения деревень распространилось по горным склонам, было более щадящим для почв, чем плуг (см. примеч. 128).

В Позднем Средневековье произошел крупный переворот: не вырубки леса, а сам лес стал теперь основой власти, во Франции – восходящей королевской, в Германии – зарождающихся территориальных княжеств. Свои притязания на господство над лесами монархи и владетельные князья заявляли уже не через сведение леса, а через его охрану. Этим объясняется уникальное обилие документов по истории леса во Франции и Германии. С XVI века суверены и их юристы представляли свое господство над крупными лесами как нечто само собой разумеющееся, как издревле принятое право, хотя на самом деле речь шла о новой конструкции, выстроенной на весьма шатком фундаменте традиций (см. примеч. 129). Хотя право монарха на охоту, закреплявшее за ним лесные земли, существовало с Раннего Средневековья, и в этом смысле связь между лесом и властью в германо-кельтской Европе очень стара, однако первоначально это право не включало в себя контроль над лесопользованием. Лесопользование стало интересовать власть только в Позднем Средневековье. В Германии большую роль сыграло развитие горного дела. Поскольку горнякам требовались колоссальные количества леса, то право на горные разработки, впервые провозглашенное в 1158 году Фридрихом I Барбароссой в Ронкальских постановлениях, включило в себя и доступ к лесам.

Примерно с 1500 года, эту дату можно назвать довольно точно, немецкие владетельные князья один за другим начали издавать лесные установления, многие из которых распространялись не только на их частные леса, но и на леса всей страны. Это привело к затяжным конфликтам с сословными представительствами на местах. С 1516 года, в эпоху Франциска I, серия лесных указов, маркировавшая начало эры энергичной королевской лесной политики, издается и во Франции. Из Священной Римской империи начиная с XVI века до нас дошло «неслыханное количество лесных установлений»: «Стало воистину хорошим тоном издавать лесные постановления как можно чаще». Нет сомнений в том, что фюрсты открыли охрану лесов как важнейшее средство политической власти. Спорные притязания фюрстов на высшую власть над всеми лесами страны их юристы легитимировали при помощи старых прав на охоту и горное дело, а также права высшего суверенного надзора над крестьянскими Марковыми лесами. Однако еще более активно они использовали собственные утверждения о том, что стране угрожает общий дефицит дерева. Из всех обоснований только это было понятным и принятым, господское право на охоту вызывало у крестьян ненависть. В эпоху, когда общественное мнение благодаря книгопечатанию, реформации и коммуникационным сетям гуманистов становилось властью, фюрстам имело прямой смысл оправдывать свои вмешательства в жизнь граждан общим благом (см. примеч. 130).

Впрочем, чистым фантомом угроза дефицита дерева, несомненно, не была. Рост численности населения и «огневых ремесел» – металлургии, стекольного дела, солеварения, обжига черепицы и кирпича действительно приводили к частым локальным проблемам в снабжении. Но эти проблемы не были абсолютными. В целом в Германии лесов вполне хватало, так что снабжение было в первую очередь вопросом транспорта и распределения. В то время резко пошел вверх плотовой и молевой сплав, все больше рек и ручьев освобождали от естественных препятствий и оборудовали для сплава. Около 1580 года герцог Юлий Брауншвейг-Вольфенбюттельский, обустроивший для плотового сплава реку Окер, побил непокорный город Брауншвейг аргументом, что теперь он за один гульден может построить больше, чем его отец за 24. Зато масштабный плотовой сплав ухудшал самообеспечение тех мест, чей лес «сплавляли» в дальние регионы. Кроме того, нехватка дерева казалась тем страшнее, что самыми первыми вырубались легко доступные леса, а именно их видели горожане. Поэтому угроза дефицита леса становилась все более удобным политическим инструментом, и не только в Германии, но и на большой части Европы. Размахивая этим пугалом, можно было надежнее укрепить территориальное господство и обосновать штрафы за нарушения лесного законодательства. Кроме того, трудности в снабжении лесом служили правительствам рычагом для того, чтобы делать деньги из прав на горные разработки и держать на короткой узде горняков. Фюрсты ссылались на дефицит дерева. Но, налагая ограничения на лесопользователей, они, руководствуясь собственным фискальным интересом, вносили немалую лепту в то, чтобы сделать лес дефицитом. Во Франции Жан-Батист Кольбер, могущественный министр Людовика IV, предупреждал: «Франция погибнет от нехватки леса». Его лесоохранная политика была направлена в первую очередь на снабжение лесом флота (см. примеч. 131).

Как влияла вся эта политика начала Нового времени на сами леса? Ответить на этот вопрос нелегко, споры продолжаются по сей день. Так, во Франции противостоят друг другу два объемистых труда: Мориса Девеза и Андре Корволь. Девез видит во французских королях, даже если их действия не всегда приводили к успеху, спасителей от дефицита дерева, наступившего уже в XVI веке. Для Корволь «табуизирование» высокоствольных лесов является в высшей степени символической демонстрацией силы со стороны королевской власти, а утрата лесов служит лишь «легендой» (см. примеч. 132).

В Англии, как полагает Рекхем, вопреки всем жалобам о печальной судьбе лесов Нового времени, королевские леса принадлежали к «самым устойчивым и самым успешным из всех средневековых институций». И это при том, что в Англии королевская власть над лесами вызывала особую ненависть. Она восходила к эпохе Вильгельма Завоевателя, то есть к тому времени, когда еще невозможно было использовать дефицит леса как политический инструмент, и основной ее чертой была узурпаторская жестокость. Эта власть была печально известна такими жуткими наказаниями, как ослепление и кастрация и казалась откровенным выражением охотничьей страсти короля-тирана, еще не прикрытой заботой об общем благе. Недаром английским национальным героем стал Робин Гуд – мятежник, боровшийся против лесных привилегий норманнских королей. Однако и он, даже именно он, нуждался в охране лесов. Ограничения королевской власти с подписанием Великой хартии вольностей (1215) отразились и на королевских лесах, выведя вперед другие интересы. Было ли это для лесов безусловно пагубным? Рекхем справедливо подчеркивает, что суждения о том, что происходило в древности с английскими лесами, будут много оптимистичнее, если включить в рассмотрение низкоствольные леса (coppices ). Такие леса были необходимы крестьянам и представителям «огневых ремесел». Тем не менее в Англии лес никогда не пользовался такой любовью, как в Германии, и это отразилось на облике ландшафта (см. примеч. 133) – в современной Англии туристу бросаются в глаза безлесные склоны. Чувство, что на горах по самой их природе должен расти лес, британской традиции не свойственно. В то время как в Англии, а также во Франции высокоствольный лес является символом монархии и аристократии, в Германии, причем именно в эпоху Французской революции, он стал символом общего достояния, нуждающегося в защите от частной корысти.

Историю лесных установлений можно писать как историю их нарушений, при издании новых установлений часто ссылались на то, что предыдущие уже не функционируют. Служащие лесных ведомств часто не были заинтересованы в соблюдении запретов, ведь они жили за счет штрафов. Город Бёблинген, выступая против вюртембергского лесного установления 1532 года, заявил, что не нуждается в государственном форстмейстере для «ухода» за городским лесом: «нас и наших потомков это дело касается несколько больше, чем других» (unns unnd unsern nachkommen ist die sack etwas mer angelegen, dan andern ). Пусть де кто-нибудь сравнит их лес с государственными лесами – и тогда будет ясно, какой из них более нуждается в «уходе» (см. примеч. 134). Когда Франциск I задал вопрос монахам-картезианцам, как могло получиться, что их леса прекрасно сохраняются, а королевские – сильно нарушены, он получил ответ: все дело в том, что у монахов нет государственных лесных смотрителей. Кроме того, в XVI веке еще не было точных лесных карт и полноценных лесотаксационных описаний, так что служащие лесных ведомств толком не знали тех лесов, которые им полагалось охранять. В то же время в условиях Западной и Центральной Европы было достаточно всего лишь ограничить пользование – и лес мог полноценно восстанавливаться. Интересы охоты, которые в значительной степени определяли лесную политику фюрстов (если только «охотничий дьявол» не уступал «горному дьяволу» – охоте за благородными металлами), должны были приводить к ограничению лесопользования, чтобы не пугать диких животных. В XVIII веке в лесных установлениях учащаются указания по посадке искусственных лесов.

Восстановление европейских лесов шло не только благодаря лесным установлениям, но и наоборот, за счет их нарушений и конфликтов вокруг леса. Если крестьяне не спешили очищать лес от «мертвой древесины», а на указание фёрстера возражали, что валежник удобряет лесную почву, то с экологической точки зрения они были правы. Если они придерживались плентерного хозяйства (Plenterwirtschaft ), то есть выборочных рубок, и по мере надобности рубили отдельные деревья вместо того, чтобы вырубать единым махом целые леса, то это «беспорядочное» лесопользование, презираемое лесоводами как «мародерство», на самом деле способствовало естественному омоложению леса. Браконьеры снижали численность охраняемых егерями диких копытных, создавая условия для роста лиственных деревьев и смешанных лесов. В сравнении с другими лесными регионами мира четко видно, как в Центральной Европе, несмотря на все хищничества, развивалось практически действенное лесное сознание. Не последнюю роль в его становлении играли споры и разногласия, решавшиеся правовыми и лесохозяйственными методами. Молчаливое, небрежное уничтожение лесов на протяжении столетий в таких условиях представить себе нелегко.

Главную роль при этом играло то, что лесное сознание, формировавшееся сверху, соединялось с другим, шедшим снизу – из городов и крестьянских лесных товариществ. Споры и конфликты вокруг леса могут быть в определенных условиях губительны для него, а именно если все стороны, чтобы продемонстрировать свои обычные права, состязаются между собой в рубках и разграблении. Но если конфликты получают правовое оформление, а их разрешение институционализировано, что как раз и наблюдалось в Центральной Европе, то они обостряют лесное сознание и приводят к соревнованию уже за то, кто будет лучшим защитником леса. Крестьяне нередко и с полным правом отвечали на упреки фюрстов в чрезмерных рубках и разбазаривании дерева встречными обвинениями. Крестьяне были далеко не такими «древоточцами» и «лесными кровососами», какими их представляли княжеские лесные смотрители. В «Двенадцати статьях» Крестьянской войны 1525 года, причины которой не в последнюю очередь следует искать в лесных конфликтах, восставшие крестьяне заверяют, что требуемый ими возврат лесов общинам не приведет к уничтожению этих лесов, поскольку выбранные общиной «депутаты» будут надзирать за рубками (статья 5). Еще в XVIII веке члены марок в Золлинге справедливо возражали своему суверену, который в оправдание собственного вмешательства упрекал их в уничтожении леса, что у них есть собственный дровяной устав и что их лес находится в хорошем состоянии (см. примеч. 135).

В основном с Позднего Средневековья, с обострением междоусобиц вокруг уже сократившихся лесных площадей, во многих регионах появились лесные товарищества (Waldgenossenschaften ). Их основной стандарт соответствовал натуральному хозяйству и принципу «лес должен оставаться лесом». Запрещалось корчевать лес и продавать древесину чужим людям. Потребности устанавливались в соответствии с деревенской иерархией. С XV века новые поселенцы часто уже не получали постоянный пай в лесной марке, даже если использовали его de facto. Такой социальный надзор над лесом осуществлялся обычно в согласии с владетельными князьями, ранние варианты их лесных установлений вобрали в себя правовые нормы Марковых товариществ. Какие бы ни шли споры, но между властью и крестьянами существовала общность интересов, и вплоть до жесткого разделения сельского и лесного хозяйства в XIX веке нельзя было и помыслить о том, чтобы полностью вытеснить из леса крестьян. Хотя Крестьянская война в Германии и закончилась кровавой победой фюрстов, но шок от страшного восстания надолго вошел в их кровь и плоть, и с тех пор они стали осторожнее в произвольном присвоении прав на лес. Тирольские марковые товарищества в 1847 году, после более чем 500-летней тяжбы против графа Тирольского, а затем одного из Габсбургов, добились победы и права собственности над своими лесами! Во французских королевских судах шансы крестьян, как правило, были слабее. Но даже там, как полагает Ален Рокле, изучавший историю лесов Нормандии, можно «без преувеличения» сказать, что «старый порядок (Anden regime ) был эрой крестьянского леса». Правда, мнения здесь расходятся (см. примеч. 136).

Как влияло на лес крестьянское хозяйство? Крестьянам нужен был пастбищный лес для выпаса скота, низкоствольный лес для заготовок дров и строевой лес, в котором можно было рубить высокие деревья для строительных нужд. С точки зрения «биоразнообразия» крестьянские леса достойны внимания, ведь они были намного богаче видами, чем чистые высокоствольные насаждения, столь высоко ценимые лесным хозяйством. По общей площади преобладали, видимо, пастбищные леса. Оценка воздействия выпаса на лес и окружающую среду – давняя, известная и мучительная проблема, вызывающая дебаты во всем мире и обремененная грузом противоположных интересов. Однако тот светлый лес с богатым подлеском, который крестьяне предпочитали для выпаса скота и заготовки веточного корма, вряд ли можно считать экологически нарушенным. С точки зрения экологии есть основания для переоценки роли крестьян в истории леса.

Миф о «немытой Европе» – одно из самых распространённых и устойчивых заблуждений о Средних веках, бытующих в широких массах. Представление о том, что после краха Римской империи европейцы якобы забросили бани и совершенно перестали уделять внимание гигиене, глубоко укоренилось как в сознании обывателей по всему миру, так и в массовой культуре (включая, что характерно, европейскую же литературу и кинематограф).

А массовой культуре социум в научных вопросах, к сожалению, доверяет – и в ней находит подтверждение заблуждениям. Достаточно вспомнить, как широко известный Абсентис в своём псевдоисторическом труде «Христианство и спорынья» на полном серьёзе приводил цитаты из… художественного романа Патрика Зюскинда «Парфюмер».

Особенно популярен миф в России, где «немытая Европа» противопоставляется Руси – распространённость бань в которой ни у кого сомнений не вызывает.

Итак, безусловно, представление это является глубоко ошибочным, что ясно любому человеку, хотя бы немного знакомому с медиевистикой. Тем не менее, для всех остальных разъяснить вопрос совершенно необходимо.

В этой статье мы сначала убедимся, что миф действительно является мифом, воспользовавшись различными источниками и научными работами по теме. Потом узнаем, как всё это выглядело и работало. Выясним, какие проблемы с гигиеной в Европе той эпохи действительно существовали, и почему. Затем разберёмся, откуда же заблуждение всё-таки взялось, и почему оно настолько устойчиво.

Завершая вступление, обозначу рамки обсуждаемого вопроса. Речь будет идти, в первую очередь, о Западной Европе, начиная с Высокого Средневековья, заканчивая Ренессансом. Хотя фрагментарно зацепим и кое-что ещё. Начнём.

Были ли бани в средневековой Европе?

Начинать рассмотрение этого вопроса стоит с крупнейшего города Европы той эпохи – Парижа, к рубежу XIII-XIV веков имевшего около 150 тысяч населения.

У нас имеются совершенно конкретные документы по налогообложению в городе, из которых следует: в 1249 году в Париже работало 26 общественных бань. Работали эти бани, согласно документам, 6 дней в неделю. «Регистры ремёсел и торговли города Парижа» в статуте LXXIII сообщают следующее:

«Каждый, кто хочет быть банщиком в городе Париже, может им быть свободно, лишь бы работал по обычаям и кутюмам цеха, установленным всем цехом. Любой человек своему банщику платит за мытье 2 денье, а если он ещё и купается, он платит 4 денье; и поскольку иногда дрова и уголь бывают дороже, чем в другое время, и кто-нибудь пожалуется, парижский прево устанавливает подходящую умеренную цену соответственно времени по донесению и клятве добрых людей этого цеха, каковые условия банщики и банщицы обещались и поклялись выполнять твёрдо и постоянно, без нарушений» .

Денье – это мелкая разменная монета, что-то вроде английского пенни. Как видим, мытьё в бане было не только доступно чисто технически, но и стоило недорого.

Понятное дело, что знатные и состоятельные люди в общественные бани не ходили, а мылись дома

Париж отнюдь не был исключением. Примерно в то же время в Вене имелось 29 бань, а в маленьком Нюрнберге, например – 9. Аналогичная информация легко находится по любому другому средневековому городу. Во Франкфурте конца XIV века цех банщиков включал 25 «лицензированных» специалистов, без учёта подмастерий и прочего персонала. А город-то не такой большой, это много.

Более того: как следует из средневековых законов, баня тогда считалась особо важным объектом городской инфраструктуры. Преступления на территории бани карались строго, они отдельно оговаривались в документах.

Альбрехт Дюрер. «Женщины в бане», рубеж XV-XVI веков

К примеру, «Саксонское зерцало» (Sachsenspiegel) – старейший правовой сборник Германии из первой четверти XIII века, статья 89:

«Если кто-либо возьмёт из общественной бани чужой меч, или платье, или умывальный таз, или ножницы, которые по общему мнению похожи на его вещи, то эту вещь можно задержать и требовать её возвращения».

Тут я подчеркну, что «Саксонское зерцало» – это не составленный правителем документ, а именно сборник правовых норм, которые к 1220-м годам уже и так бытовали в Германии, сложились стихийно (кодифицировать их пытались ещё в XI столетии). И в этом «народном праве» бане находится место.

А теперь «Bjarkoaratten», общегородской кодекс Швеции, 1345 год, статья 18:

«Тот, кто убьёт другого в бане, должен заплатит двойной штраф. Тот, кто совершил кражу в бане на сумму более половины марки, спасёт свою жизнь, заплатив сорок марок, или будет повешен» .

Сурово! Но это вполне логично, ведь бани естественным образом привлекали преступников (что, опять же – показатель популярности бань у населения). Там легко что-то украсть, да и жертва убийцы окажется максимально беззащитной. Власти понимали это и принимали меры для того, чтобы добропорядочные граждане не боялись посещать бани. Потому как мыться – это важно!

Валенсийский кодекс всё того же XIII века, статья 26:

«Всякий, кто у женщины, которая будет мыться в бане, украдёт одежду или отнимет, платит триста солидов» .

“Westgötalag”, опять Швеция, XIII век, 6-й параграф раздела «Преступления, не искупаемые штрафом»:

«…убьёт в бане, убьёт, когда он справляет нужду, выколет мужчине оба глаза, отрубит мужчине обе ноги, если кто убьёт женщину, всё это злодеяние».

Как видим, убийство в бане считалось, что называется, «совершённым с особым цинизмом», наравне с проявлениями исключительной жестокости. Всё это явно подчёркивает особое отношение к таким учреждениям. В ином случае ты ещё сможешь откупиться от убийства, возможно – но если в бане… тут уж уволь. Водяное перемирие, как говорится.

Обратите внимание, что приводятся документы из совершенно разных стран: то Германия, то Кастилия, то Швеция, то Франция, но картина везде одна и та же. По всей Западной Европе, якобы «немытой».

Кое-что с веками не меняется…

Фуэро Сепульведы, 1300 год – особенно чудесные правовые нормы! Просто оцените, насколько в Эстремадуре XIV века серьёзно относились к вопросам банных дел:

«Пусть мужчины идут в баню во вторник, четверг и субботу. Женщины идут в понедельник и в среду. А евреи идут в пятницу и в воскресенье. Ни мужчина, ни женщина не платят больше одного меаха при входе в баню, слуги их не платят ничего. Если мужчина войдёт в баню или в одно из помещений бани в женский день, заплатит штраф в десять мараведи. Если какая-либо женщина в мужской день войдёт в баню, и кто-либо оскорбит её или возьмет силой, то он не платит никакого штрафа и не становится врагом. Но мужчину, который в другой день возьмёт силой женщину в бане или опозорит её, должны наказать. Также, если христианин войдет в баню в день евреев или еврей в дни христиан, и евреи убьют христианина или христиане еврея, они не платят никакого штрафа. Также хозяин бани обеспечивает тех, кто будет мыться, тем, во что набирают воду, и другими вещами; и если не сделает так, то платит он пять солидов истцу и судье. Также тому, кто украдёт какую-либо вещь из вещей или из тех, которые необходимы в бане, надлежит отрезать уши».

Отсюда мы делаем вывод, что бани не просто есть и доступны: они ещё и достаточно популярны для того, чтобы властям пришлось не просто решать какие-то конфликты там, а предупреждать их возникновение такими вот жёсткими указаниями. Мол, не ходи в баню, когда не положено! А пошёл, так сам виноват. Надо всё по правилам делать, в установленные дни! Иначе будет беспорядок…

Тот же документ, но теперь речь идёт о сельской местности:

«Любая работа, которую всякий в своём земельном владении сделает, пусть будет прочна и постоянна, чтобы никто не мог помешать построить печь для выпечки хлеба, дом, баню, мельницу, устроить огород или виноградник, что-либо подобное».

Заметьте, что мы пока не рассмотрели ни одного нарративного источника, который можно было бы подвергнуть сомнению в части его точности. Только документы по налогам и законы! И всё это касается самого что ни на есть разгара Средневековья: никак не спишешь ни на последние осколки римской культуры, ни на приметы Нового времени (где с мытьём, кстати, станет куда сложнее, но об этом мы ещё поговорим ниже).

А это, кстати – герб города Баден, 1480 год

В принципе, здесь ответ на вопрос «были ли бани в средневековой Европе» нами уже получен: были. Причём их было много, по всей Европе, власти зорко следили за порядком в банях, а мытьё стоило недорого. Резюме под первой частью статьи можно подвести словами Фернана Броделя из его знаменитой работы «Структуры повседневности»:

«Бани были правилом во всей средневековой Европе – как частные, так и весьма многочисленные общественные. Люди встречались здесь столь же естественно, как и в церкви; и рассчитаны были эти купальные заведения на все классы, так что их облагали сеньориальными пошлинами наподобие мельниц, кузниц и заведений питейных. А что касается зажиточных домов, то все они располагали банями в подвалах; тут находились парильня и кадки: обычно деревянные, с набитыми как на бочках обручами».

Настало время для некоторых деталей.

О банных делах

Часто говорят о том, что всем якобы запрещала мыться церковь: грешно! На самом деле, и это миф. Если точнее, свои условные «милоновы» существовали всегда, но ведь должны понимать: если кто-то призывает к чему-то заведомо абсурдному, это ещё не значит, что наставлений станут слушаться, а их автора не сочтут идиотом.

С чем церковь действительно боролась, так это с совместным мытьём мужчин и женщин, совершенно справедливо видя в банях рассадники проституции. То же самое явно прослеживается в книге «Предписания и наставления школярам», где студентам немецких университетов предписывается посещать баню всего-то дважды в год, и с разрешения преподавателя.

Ясное дело, что остальное время будущие ведущие учёные Европы не ходили грязными и вонючими: речь тут шла об ограничении их хождений по «дурным женщинам», что во всех средневековых университетах составляло значимую проблему. Сами понимаете: это молодые люди, как правило – обеспеченные, далеко от дома… В вопросе интимных услуг бани Средневековья ничем не отличались от современных, и это абсолютно естественно.

Альбрехт Дюрер. «Мужчины в бане», рубеж XV-XVI веков

Плюс, для монахов некоторые ограничения на мытьё, как и на любые прочие жизненные радости, были частью общей аскезы. Но они всё равно мылись – в том же уставе августинианцев прямо прописаны правила посещения бань, причём мыться они ходили и за пределы монастырей:

«В баню ли, в иное ли место надобно вам идти, пусть будет вас не менее двух или трёх» .

В остальном же церковь даже помогала с банными делами бедным и больным. Бенедикт Нурсийский, основатель первого настоящего монашеского ордена, как раз иллюстрирует оба последних тезиса из глубин VI века:

«Надобно всячески заботиться, чтобы о больных не была допускаема никакая небрежность: келью для них назначить особую, бани для больных готовить сколько нужно; а для здоровых, особенно молодых, пореже дозволять её».

Франкский епископ Григорий Турский, также VI век:

«Новое здание бани сильно пахло известью, и чтобы не повредить своему здоровью, монахини в ней не мылись. Поэтому госпожа Радегунда приказала монастырским слугам открыто пользоваться этой баней до того времени, пока окончательно не исчезнет всякий вредный запах. Баня была в пользовании слуг весь Великий пост и до Троицы».

Титмар Мерзебургский, епископ уже XI века – если вы подумали, что речь о наследии Античности, которое позднее забылось:
«В старости, когда зрение его резко ухудшилось, он стал монахом. О бедняках он ежедневно заботился собственноручно. Для тех из них, кто был болен, носил из долины на вершину горы воду, готовил баню, доставлял чистое бельё и всё, в чём нуждалось тело, а затем отпускал их с миром».

А вообще, баню старались обустроить даже в военное время. Как известно, в солдатской-то жизни это – первое удовольствие! «Большие анналы Кольмара» несколько раз упоминают об этом, к примеру, относительно Рудольфа I, первого Габсбурга на императорском троне. Это 1293 год:

«Король Рудольф осадил Петерлинген и построил вокруг крепости дома, бани и укрепления, чтобы голодом принудить город сдаться».

То есть, если планируем длительную осаду – значит, нам нужны и полевые бани, не воевать же грязными… И это не единственный подобный случай, что описан в указанном мною документе. Кстати, после битвы при Грансоне 1476 года в брошенном лагере Карла Смелого швейцарцы обнаружили посеребрённую ванну, которую герцог возил с собой в военные походы.

Ненадолго заглянем в восточную часть Европы, просто ради сочных деталей. Хроника Быховца, 1445 год:

«И встретил короля в Стырце, потому что мылся там в бане. И король, заплакав, сказал: вы мылись в бане водой, а мои слуги в неприятельских руках кровью умываются».

Кстати, оттуда же, вообще бани в данной хронике упоминаются в контексте всякой войны и убийств неоднократно:

«Князь великий Довмонт направил шестерых мужей, чтобы они убили брата его Тройдена; и когда он беспечно шел из бани, и те шесть мужей убили его».

Обустраивали бани по-разному. Иногда это были впечатляющие сооружения, не особо уступающие римским термам или баням Востока. Иногда, как на гравюре Дюрера, мылись просто под навесом. Баня могла быть просто помещением для мытья, а могла также иметь купальни и парилки. Выше вы видели расценки из Парижа: горожанин середины XIII века мог там просто помыться, но мог также и совершить более капитальные водные процедуры (за вдвое большую, но всё равно скромную цену).

Там, где имелись горячие природные источники (например, в Британии), их тоже активно применяли для обустройства купален – об этом можно узнать из той же “Historia ecclesiastica gentis Anglorum” авторства Беды Достопочтенного.

Частенько слышу: может бани были, но это всё благодаря Крестовым походам! Выше уже появились цитаты из времён более ранних, да и выдающиеся короли IX века – Карл Великий и Альфонсо Великий – активно строили бани (если вы в этом сомневаетесь, то почитайте “Vita Karoli Magni” Эйнхарда – современника монарха, и любую из двух редакций «Хроники Альфонсо Великого»). Так что такие суждения некорректны, но некоторое основание под ними есть.

Именно восточные традиции банного дела действительно пришли в Европу с крестоносцами: тот же Вильгельм Тирский, участник и хронист походов на Святую землю, оставил записи о пристрастии своих коллег к гигиеническим процедурам. Возвращаясь домой, отказываться от этого они тоже не желали, разумеется. Хотя в Европе и были свои бани и ранее, но теперь они стали ещё больше напоминать те, которыми когда-то пользовались римляне.

Баня стала не только чисто функциональным, но также и социально значимым объектом. Туда уже ходили не исключительно по прямой необходимости, но и просто пообщаться и расслабиться. В этом и правда есть определённая заслуга крестоносцев, но не в самом по себе существовании европейских бань.

Здесь конечно нужно понимать, что в Европе, прямо скажем, не складывалось с водопроводом и канализацией, так что дело было весьма трудоёмкое. Особенно в городе, где мало места, проблемы с водой и дровами. Уж тем более – зимой… но мыться люди всё равно старались.

В этом легко убедиться, оценив объёмы производства мыла в средневековой Европе.

Средневековое мыло

О производстве мыла в Европе нам сообщается ещё “Capitulare de villes” Карла Великого: это раннее Средневековье, причём мыло перечисляется в ряду самых обыкновенных припасов, и никак особо не выделяется. Возможно, до VIII века (когда о мыле появляются вполне конкретные сведения) в Европе и правда были проблемы с производством данного продукта, но позднее – точно нет.

Изначально «мыловаренными столицами» были итальянские города и Марсель – если смотреть примерно до IX века. Однако позднее крупные производства начинают прослеживаться решительно везде: от Скандинавии до Кастилии, от Англии до Венгрии. В 1370-х годах один из богатейших промышленников Марселя – мыловар Давен Крескас. А правивший в 1399-1413 годах король Англии Генрих IV выпускает специальные указы, касающиеся мыловаров.

Международную торговлю наиболее качественным мылом (сначала всё тем же марсельским, затем чаще венецианским) легко проследить по документам: это была большая индустрия.

До нас дошло множество средневековых рецептов мыла, причём самых разных: от примитивных вариантов для простого люда, заканчивая «премиум-классом». Эти рецепты очень разнообразны! В них применяются буквально любые жиры: любых животных, растительные, китовый. Ещё шире ассортимент различных растительных добавок – от тыквенных семян до полыни.

Но для мыла необходим не только жир, а ещё и щёлочь. Где её взять? Многие века для этого применяли самую обыкновенную золу. Примерно в XV веке технология шагнула дальше, и в ход пошла уже сода. Тем не менее, конечно, средневековое мыло чаще всего было не таким, каким вы пользуетесь сейчас, и скорее напоминало современное хозяйственное.

Тем не менее, это было мыло. И его было много, по всей Европе, по меньшей мере с VIII столетия. Здесь я рискну предположить, что ранее сохранялись античные традиции в данном вопросе, но подтверждений тому на руках не имею. Скорее всего, их тоже можно найти – но вполне достаточно источников о самих банях в то время.

А в XVI веке в Испании была такая книжка, как “Manual de mugeres en el qual se contienen muchas y diversas reсeutas muy buenas” – по сути, сборник полезных советов домохозяйкам. Так вот, в ней описаны… отдельные рецепты мыла для рук и лица! Такая у нас «немытая эпоха» – что уважающая себя женщина даже не станет мыть лицо и руки одним и тем же средством.

Откуда же взялся миф?

…коль скоро, по мнению современного писателя Патрика Зюскинда, французы жили в ужасающей грязи, позволю себе обратиться к словам Джованни Бокаччо, который описываемую им Италию видел собственными глазами:

«Ты велел ответить Филиппелло и подать ему надежду, а теперь мне приходится эту кашу расхлёбывать. Он требует, чтобы я прямо сказала ему о своих чувствах, и зовёт на тайное свидание в бани».

Зюскинд, кстати, писал-то о XVIII веке, насчёт ситуации в котором мы ещё поговорим…

Ну да хватит цитат, тем более, что я их почти что не искал сам – всё это годами звучит в соответствующих спорах по интернету. Конкретные ссылки хоть на VI век, хоть на времена Карла Великого, хоть на XI или XII-XIII, хоть на XV век и далее до разгара Ренессанса… упомянули все крупные страны Европы. Такова реальная картина, в противовес россказням о «немытости».

Цитируемые документы легко доступны на той же «Восточной литературе», и автор сих строк взял на себя скромный труд проверить все приведённые выше тексты. Давайте поговорим об источниках заблуждений.

Откуда всё это взялось?

Действительно имевшие место проблемы с банями и гигиеной в Новом времени, то есть в более позднюю эпоху.
Мифотворчество авторов Нового времени.
Неграмотная работа со средневековым нарративом сейчас.
Давайте разберёмся с каждым пунктом по очереди.

Итак, примерно с XVII века и до XIX столетия ситуация с банями и гигиеной действительно была куда хуже той, которую я описал выше. Общественные бани в основном закрылись, и даже знать уделяла гигиене меньше внимания, это правда. Почему так вышло?

Обычно называют три причины: эпидемии, суровые взгляды протестантов, а также удорожание топлива в Европе (вызванное тем, что в ней уже осталось мало лесов). Лично я полагаю, что действительно большое значение имеет только последний пункт.

Это совершенно объективная проблема, которая имела место: очень нетрудно заметить что по письменным, что по изобразительным источникам, что на то время заготовка топлива скорее сводилась к сбору хвороста, чем к запасанию нормальных дров. Увы, но действительно – леса порядком повырубали, чему способствовало активное строительство городов и кораблей. Да и «революция цен» ударила по той же мыловаренной промышленности, как и по всем прочим отраслям европейской экономики. И тяжелейшие войны той эпохи, конечно.

Вот здесь можно согласиться: да, пожалуй – в XVII-XVIII веках Россия скорее была «чище» Европы, не испытывая этих проблем так остро. Но это, как вы понимаете, уже не Средневековье, да и период очень короткий по меркам истории. И даже эту картину не стоит преувеличивать: мылись меньше, но это не значит, что совсем уж погрузились в бездну антисанитарии.

Из первого пункта вытекает второй. На самом деле, большая часть мифов о Средневековье родилась именно в Новое время: когда придумали и «пояса верности», и «право первой ночи», и много другой ерунды, которую я уже разбирал в паблике. Почему так вышло?

Потому, что историческая наука только зарождалась, и работала пока крайне неэффективно. Плохая работа с источниками, да и малое их количество, полное отсутствие археологии, современного научного метода. Плюс – играли роль два психологических фактора:

Оценка прошлого на основе настоящего, по формуле «если сейчас плохо – наверное, раньше было ещё хуже». Это вполне естественное мышление в ряде сфер: именно поэтому люди, глядя на климат Нового времени, часто думают, что в Средневековье было ещё холоднее (при этом забывают про Средневековый климатический оптимум). Вот и тут: сейчас у нас мало дров, а раньше-то как люди жили?..

Сознательное очернение прошлого, что опять же естественно для момента, когда после относительного застоя почти на тысячу лет человечество вдруг совершило мощный рывок: тут и республики, промышленная революция, гуманизм… Авторы Нового времени были склонны представлять прошлую эпоху «тёмными веками», противопоставлять её текущему Просвещению. Но здесь они сильно перегибали палку, плоды чего мы и пожинаем до сих пор, к сожалению. Однако наука на месте не стоит.

Что же касается последнего пункта…

Не владея источниковедением, не имея навыков чтения средневекового текста, неподготовленному человеку зачастую просто не удаётся увидеть там границу между действительным изложением каких-то фактов и типичной для многих средневековых текстов образностью и иносказательностью.

К примеру, хронист может сообщить вам о том, что некий человек не нуждался в мытье, дабы тем подчеркнуть его безупречную моральную чистоту. Именно так появляется большая часть сведений о королях-грязнулях (например, так пострадала Изабелла Кастильская, которая уж точно мылась – Испания, будучи под большим мусульманским влиянием веками, как раз проблем с гигиеной испытывала едва ли не меньше всех).

Нужно просто уяснить одно: изложение фактов средневековым автором часто несколько отличается от того, как это делаем мы. Оттуда и одинаковые тексты для описания разных битв в летописях, и сведения вроде «в разгар битвы с индейцами спустился с небес святой Сантьяго, и только так мы победили», и так далее.

Тем более, нарратив есть нарратив. Спустившись сегодня в метро, вы тоже можете столкнуться с людьми, у которых… проблемы с гигиеной, и об этом написать пост в блог – то есть оставить нарративный исторический источник. Который какой-то исследователь, возможно, когда-то прочитает. И как он его обработает – зависит от квалификации…

Источниковедение как вспомогательная историческая дисциплина существует не просто так.

Напоследок

Конечно, средневековый человек не мог быть таким же чистым, как мы с вами. Что поделать, не было у него водопровода с горячим водоснабжением, часто не хватало времени и сил на то, чтобы после работы ещё и возиться с дровами, нагреванием воды, которую ещё нужно притащить… Хорошо, если есть слуги или деньги на общественную баню. А если нет? А зимой всё это в городе, как я уже говорил, ещё сложнее.

Положив руку на сердце: когда у вас летом отключают горячую воду – ваша-то гигиена не проседает? А это малая толика тех сложностей, знаете ли. Но всё же люди всегда были людьми, и стремились к чистоте. Тем паче, на эмпирическом опыте видя, что это полезно для здоровья (что, кстати, также отражено в массе текстов, где баню советуют именно от болезней).

В современных художественных произведениях (книгах, фильмах и так далее) средневековый Европейский город представляется неким фэнтезийным местом с изящной архитектурой и красивыми костюмами, населённый благообразными и симпатичными людьми. В реальности, попав в Средневековье, современный человек был бы шокирован обилием грязи и удушающим запахом помоев.

Как европейцы перестали мыться

Историки полагают, что любовь к купанию в Европе могла исчезнуть по двум причинам: материальной – из-за тотальной вырубки лесов, и духовной – из-за фанатичной веры. Католическая Европа в Средние века заботилась о чистоте души больше, чем о чистоте тела.

Часто священнослужители и просто глубоко верующие люди брали на себя аскетические обеты не мыться – так, например, Изабелла Кастильская не мылась два года, пока не закончилась осада крепости Гранада.

У современников подобное ограничение вызывало только восхищение. Согласно другим источникам, эта испанская королева мылась лишь два раза в жизни: после рождения и перед венчанием.

Бани не пользовались таким успехом в Европе как на Руси. Во времена буйства Чёрной Смерти, они были объявлены виновницами чумы: одежду посетители складывали в одну кучу и разносчики заразы переползали с одного платья на другое. Более того, вода в средневековых термах была не очень тёплой и люди после мытья часто простужались и заболевали.

Отметим, что эпоха Возрождения не сильно улучшила положение дел с гигиеной. Связывают это с развитием движения Реформации. Человеческая плоть сама по себе, с точки зрения католицизма, греховна. А для протестантов-кальвинистов, сам человек существо неспособное к праведной жизни.

Трогать себя руками католические и протестантские священнослужители не рекомендовали своей пастве, это считалось грехом. И, конечно же, баня и мытье тела в закрытом помещении, осуждались истовыми фанатиками.

К тому же ещё в середине ХV века в европейских трактатах о медицине можно было прочесть, что «водные ванны утепляют тело, но ослабляют организм и расширяют поры, поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть».

Подтверждением неприязни к «излишней» чистоте тела является негативная реакция «просвещённых» голландцев на любовь русского Императора Петра I к купанию – царь купался минимум раз в месяц, чем изрядно шокировал европейцев.

Почему в Средневековой Европе не умывались?

Вплоть до ХIX века умывание воспринималось не только как необязательная, но и вредная, опасная процедура. В медицинских трактатах, в богословских руководствах и этических сборниках мытьё если не порицалось авторами, то не упоминалось. В руководстве учтивости 1782 года умывание водой даже запрещалось, потому что кожа лица становится чувствительнее к холоду зимой, а к жаре - летом.

Все гигиенические процедуры ограничивались лёгким ополаскиванием рта и рук. Все лицо целиком мыть было не принято. Медики XVI века писали об этой «пагубной практике»: мыть лицо ни в коем случае нельзя, поскольку может случиться катар или ухудшиться зрение.

Умывать лицо запрещалось также из-за того, что смывалась святая вода, с которой христианин соприкасался во время таинства крещения (в протестантских церквях дважды исполняется таинство крещения).

Многие историки полагают, что из-за этого истовые христиане Западной Европы не мылись годами или не знали воды вообще. Но это не совсем верно – чаще всего людей крестили в детстве, поэтому версия о сохранении «крещенской воды» не выдерживает никакой критики.

Другое дело, когда речь идёт о монашествующих. Самоограничения и аскетические подвиги для чёрного духовенства – распространенная практика, как для католиков, так и православных. Но на Руси ограничения плоти всегда были связаны с моральным обликом человека: преодоление похоти, чревоугодия и других пороков не заканчивались на только материальном плане, длительная внутренняя работа была важнее, чем внешние атрибуты.

На Западе же грязь и вши, которых называли «Божьими жемчужинами», считались особыми признаками святости. На телесную чистоту средневековые священники смотрели с порицанием.

Прощай, немытая Европа

Как письменные, так и археологические источники подтверждают версию о том, что в Средние века гигиена была ужасна. Чтобы иметь адекватное представление о той эпохе, достаточно вспомнить сцену из фильма «Тринадцатый воин», где лохань для умывания переходит по кругу, а рыцари плюются и сморкаются в общую воду.

В статье «Жизнь в 1500-х годах» рассматривалась этимология различных поговорок. Её авторы полагают, что благодаря вот таким грязным лоханкам и появилось выражение «не выплеснуть с водой ребёнка».

(около 11 700 лет ВР), люди начали играть роль, преобразующий потенциал естественной растительности . Сидячие, неолитические земледельцы о Pottery культуры Linear , около 7 500 лет назад, начали менять лесистый ландшафт массово.

В эти холодные периоды, средняя температура в Центральной Европе снизилась на до 12 ° C. Снеговой в Альпах сократилась на 1200 метров до 1400 метров. Между альпийских ледников и скандинавской ледяного листа , с толщиной до 3000 м, был относительно узким, свободной ото льда пояса.

Центральная Европа была безлесной в это время, для местных лесистых районов, кроме степи и тундр , которые были покрыты морозостойкой березой и сосной . Растительность этого периода называют Огуаз флоры, после того, как ее флаговых видов, то горный гравилат (Дриада Восьмилепестная ).

вымираний

В отличие от североамериканского континента, чьи горные хребты ориентированы в направлении север-юг, восток-запад работает диапазоны в Европе блокировали отступление лесных пород в условиях опережающего ледяного покрова. Этот барьер привел к исчезновению нескольких видов в Европе. В начале ледникового периода, конский каштан (Aesculum каштан ) и сладкая жевательная резинка (Liquidambar ) вымер. Следующий холодный период привело к исчезновению секвойи (Sequoia ), зонтичной сосны (сциадопитис , Криптомерия ), arborvitaes (Thuja ), тюльпан деревьев (Liriodendron ) и ель Дугласа (псевдотсуги ). Болиголов (Tsuga ) и гикори (Carya ) вымерли в четвертичных оледенений в Центральной Европе.

Кроме того, из многочисленных дубовых пород только три смогли вернуться в Германию и Центральную Европу из своих убежищ областей , а именно: английский дуб (Quercus Robur ), дуб скальный (Q. скального ) и пушистой дуба (Q. пушистая ). Для сравнения, в Северной Америке насчитывается более 80 видов дуба. Другие типы значительно потеряли в их внутривидовом генетическом разнообразии во время обратной миграции, таких как белая ель (пихта белой ).

Убежища

Лесная флора была отодвинута медленно изменениями климата. Убежища последнего ледникового периода, вероятно, но не исключительно в южной Европе. Несколько видов на современном Атлантическом побережье Англии и Франции также могли бы пережить холодный период лесных степей. Другой областью отступления был восток и Юго-Восточной Европы. В отличие от большей части Скандинавии и России, в Карпатах осталось свободным ото льда. Таким образом, некоторые виды также были в состоянии выжить здесь. Но классический убежище оставался Средиземноморский регион, где море сделано для сбалансированного климата и очень прочные горные цепи распределяли различные остаточные популяции.

Возвратная миграция

В межледниковья те виды, которые пережили вымирание постепенно заселили регион. Эти обратные миграции имели место при различных скоростях для различных пород деревьев. Определяющие факторы для скорости, с которой древесные породы заселяются четкие зоны, были е. г. метод распределения семян, продолжительности цветения, степень морозостойкости и их способности поглощать питательные вещества. Картина этих миграций может быть восстановлена с помощью анализа пыльцы .

Во- первых, чтобы перейти были древесными видами пионеры, которые были быстро распространяться, например, березы и сосны. Они сопровождались теплолюбивых видов, таких как дуб и вяз. В конце концов они следовали более медленными виды мигрирующие древесных, которые развились в кульминации сообщество (см циклической последовательности). С концом межледникового периода и началом прохладного климата, эти виды затем отступили к их убежищам снова или просто вымерли.

Самый последний посты-ледниковый период

Более поздние работы все чаще используют свои собственные системы пыльцы зоны для того, чтобы лучше отражать местные условия. Процесс восстановления лесов довольно широко последователен, но есть некоторые региональные различия, связанные с местными условиями, которые здесь не обсуждаются подробно. Благодаря скорости миграции (что для буки была около 260 метров / года) существует временная задержка в различных фазах с юга на север.

Поздний период в Арктике, Allerød и дриас

Это охватывает пыльцу зоны I-III (около 12400 до 9,500 г. до н.э.) и примерно соответствует периоду позднего палеолита . Виды Pioneer в начале ПОСЛЕЛЕДНИКОВОГО (голоцен) включены различные виды ивы (Salix ), но береза (Betula ) и сосны (Pinus ) и закрепившись снова в Центральной Европе. Краткосрочные колебания температуры в конце этого этапа остановили дальнейшее продвижение леса.

Pre-межледниковых (пребореальный период) и в начале межледниковья (Boreal)

Поздний межледниковая (Суббореальный)

В конце межледниковья climated стал холоднее и влажнее. Впервые с момента последнего ледникового периода бука (Fagus Sylvatica ), граб (граб обыкновенный ) и пихта (Abies Alba ) очевидны снова.

Железный век в романо-германском период

Первый интенсивное использование лесов началось в кельтской период с расширением сельского хозяйства и выплавки металлов. Это увеличение во время римского - германского периода, особенно в густонаселенных юго - западных районах.

Леса в Germania

Свободная Германия

Использование лесов в средних веках

Дерево пастбищ

Так же, как свиньи, крупный рогатый скот (крупный рогатый скот и лошади) также загнаны в лес, создавая участки древесины пастбищ , которые имели явно негативные последствия для лесных дерев сообществ. В отличие от свиней, которые сохранили характер леса, крупные домашние животные уничтожены деревья. «Выбитый» лес быстро превратился в куст.

Особенно катастрофическим был лесной массив выпаса овец и коз. Последнее, в частности, способны разрушить старые деревья благодаря своим навыкам скалолазания. Поэтому выпас коз в лесу был запрещен в начале правил леса. Но запрет часто игнорируется, потому что овцы и козы, а домашние животные бедных слоев населения, в значительной мере способствовали их выживанию.

Мед пастбищ

Пчеловодство в средние века был главным лесной деятельностью, потому что мед остается единственным подсластителем для еды до 19 - го века. В результате, права на пчеловодство управлялись на высоком уровне. Эта форма активности упоминаются, например, в связи с Нюрнбергской Imperial Forest. Существование охотничьих медоносных операций помогли защитить лес. Пород деревьев, таких как известь, вербы, пихты и сосны также были особенно благоприятствования такого рода работы.

Лес почвообработки

Лесная обработка почвы (Waldfeldbau ) практиковались с 11 - го века, и варьируется в зависимости от региона. Была создана Эта форма сельского хозяйства после того, как лучшие почвы уже эксплуатировали для сельского хозяйства. Этот тип сельского хозяйства «промежуточного использования» (Zwischennutzung ) имел множество вариантов, то, что находит свое отражение в названиях они были даны: Hackwald, Hauberge, Reutberge, Birkenberge и Schiffelland являются наиболее распространенными обозначения.

Важность этих форм хозяйства увеличилась в доиндустриальный период. Они постоянно совершенствуются и образовали сложную систему вторичных лесных пользований (Lohrinde ), дрова и сельского хозяйства. Для этого, деревья были впервые очищены огнем или вырубкой. После того, как почва была разработана с мотыгами или плугами, это было засеяно рожью, гречиха или пшеницей.

Обычно почва давала урожай в течение не более чем за год. Затем он был превращен в пастбища, пока деревья не росли снова из пней или из семян. Эта форма сельского хозяйства оказали значительное влияние на состав лесных деревьев.

Смола сбора

сжигание древесного угля

Сжигание древесного угля проводились во всех лесах и лесах. В лесах, которые были ближе к населенным пунктам больше были приняты меры, чтобы избежать лесных пожаров и использовать только нижнюю древесину значения. В лесах, которые были более далеки от человеческого жилья не было никаких ограничений. Сжигание древесного угля в целом имело место вблизи рек и ручьев, которые были использованы для транспортировки угля . В средние века земляной печи (Erdmeiler были использованы исключительно) для производства древесного угля.

стекольный завод

Стекло высоко ценилось в средние века и был соответственно ценным. Лесные стекольные часто были небольшие поселения связаны с ними, где племена стеклодувы жили. Стеклозавод необходим особенно большой запас древесины и часто описывался в современных отчетах как «дерева-людоеда бизнес». Стеклозавод также необходимы угольные горелки и золы горелки , которые поставляются важным топливом для производства стекла. 90% древесины было использовано, чтобы сделать поташ , наиболее важным сырьем для стекольной; остальные 10% для фактического стекла плавок.

Солеварня

В позднем средневековье большинство солевых отложений были переданы в собственность из территориальных князей . Это начало безудержной добычи этого важного экономического товара. Было необходимо большое количества древесины для процесса добычи соли, как для строительства галерей, а также для кипящих кастрюль (Sudpfannen ) от солеварни или солончаков. Они взяли большую долю древесины.

Как катастрофическая добыча соли для некоторых ландшафтов иллюстрируются на примере города Люнебург на севере Германии. Перед тем как была обнаружена соль была окружена густыми лесами, но в течение соли добывали все леса были очищены. Только вереск пейзаж остался, в сельской местности, которая в дальнейшем опустошенной